«Реалии сложнее, чем мы себе их представляем»

16 апреля свой 70-летний юбилей отметил известный экономист, профессор кафедры прикладной макроэкономики ГУ-ВШЭ, доктор экономических наук, заслуженный деятель науки, действительный член Российской академии естественных наук Александр Смирнов. В интервью корреспонденту портала он рассказал о своих взглядах на кризис и экономику.

— Александр Дмитриевич, ваша карьера ученого складывалась не совсем типично. Вы практически одновременно обучались сразу в двух ведущих вузах страны — МИНХ имени Плеханова и МГУ, а уже в 31 год стали доктором наук — явление довольно необычное для советского времени.

— Это объясняется не столько моими особенными талантами, сколько научными интересами. Еще будучи студентом «Плехановского» института и изучая планирование народного хозяйства, я заинтересовался проблемой цикличности и применением математических методов для экономического прогнозирования и моделирования. Так я поступил на Мехмат — тогдашний ректор МГУ академик Петровский в виде исключения разрешил мне, четверокурснику «Плехановки», стать еще и студентом Московского государственного университета. Примерно в это же время под влиянием работ Василия Леонтьева началось широкое внедрение математики в экономические исследования, и эта новая научная волна увлекла меня за собой. Хотя дискуссии шли бурные: наши оппоненты прекрасно отдавали себе отчет в том, что вместе с математикой в экономику проникают идеи, которые с марксизмом, в их понимании, никак не сочетались. Тогда же образовался знаменитый ЦЭМИ — Центральный экономико-математический институт Академии наук, в котором я, заведуя лабораторией, а затем отделом, проработал почти десять лет.

— Вы упомянули выдающегося российского и американского экономиста, лауреата Нобелевской премии Василия Леонтьева. Вы с ним сотрудничали?

— С профессором Леонтьевым я познакомился на международном экономическом конгрессе в Женеве, где выступал с докладом по макроэкономическому моделированию. Василию Васильевичу мое выступление, по всей видимости, понравилось, и он предложил мне написать раздел в международную монографию «Contributions to Input-Output Analysis» — так завязались наши профессиональные связи. Вообще это был блестяще образованный человек, который, несмотря на все трудности, с которыми ему пришлось столкнуться, сохранил хорошее отношение к России и удивительное чувство юмора. Я вспоминаю, как в один из приездов в Гарвард — а погода в те дни стояла страшно жаркая и влажная — я спросил у Леонтьева: «Василий Васильевич, как же вы тут работаете — дышать же нечем?». На что он мне ответил: «Алекс, вы правы, но имейте в виду: США — единственная высокоразвитая тропическая страна».

— Именно США называют главным «экспортером» нынешнего кризиса, и американскому правительству пришлось идти на беспрецедентные шаги, включая частичную национализацию банков, чтобы спасти финансовую систему. Либеральная модель рынка поставлена в XXI веке под сомнение?

— Рынок — это, прежде всего, способ хозяйствования, способ ведения подсчета издержек и результатов, а сопряженная с этим вещь, которая открывает путь к контролю будущих доходов, — это собственность. Так вот денационализация собственности отнюдь не тождественна построению рыночной экономики, и более того, даже многовековой уклад рыночной экономики не гарантирует, что модель — в широком смысле этого слова — функционирования хозяйства абсолютно верна и не может давать серьезнейшие сбои. Противоречия, которые сейчас вырвались наружу, назревали давно и были известны. Причем противниками так называемого рыночного фундаментализма были не только выдающиеся ученые-теоретики — Джозеф Стиглиц, Пол Кругман или Роберт Шиллер, — но и наиболее успешные практики — Уоррен Баффет и Джордж Сорос. Безусловно, речь не идет об отрицании рынка как основы экономики, но нужно признать, что он показал свою «метастабильность». Рыночный процесс оказался автокаталитическим — он протекает в системе с положительной обратной связью. Хотя мы с вами — рациональные участники этого процесса, наши совместные действия приводят не к стабилизации системы, а к ее дестабилизации.

— То есть вы не разделяете популярную модель «рационального инвестора»?

— Я полагаю, что абсолютизация или универсализация этого понятия чревата ошибками, но не предлагаю полностью его перечеркнуть и броситься в другую крайность — наука так не развивается. Применение этому понятию можно найти в разных нишах, но объяснить им все и вся невозможно. Несколько огрубляя, можно задаться таким вопросом: если инвестор выстраивает оптимальную траекторию поведения и так же ведет себя система, разве логически кризис возможен? А есть подходы, в том числе те, которыми я занимаюсь, которые основываются на том, что жизнь, реалии намного сложнее, чем мы себе их представляем, и, как ни парадоксально, кризисы — органическая часть экономических реалий.

— Согласны ли вы с тем, что экономические кризисы будут только учащаться, а то и вовсе станут перманентными?

— Сторонники такой точки зрения часто ссылаются на пример Японии, которая последние двадцать лет развивается, фактически не выходя из кризиса. Для описания японского феномена даже придумали специальный термин — рецессия роста. Но я в профессиональном плане все-таки занимаюсь вещами более узкими, меня интересуют макрофинансовые процессы и факторы, ведущие к кризису. Ведь что такое кризис с экономической точки зрения? Это нехватка ликвидности: исчезает покупатель, исчезают деньги, и рынок проваливается, хотя до этого развивался и раздувался непропорционально истинной стоимости материальных активов и соответствующих финансовых активов. Вообще кризису всегда предшествует надувание финансового пузыря.

— У этого явления есть рациональные причины?

— Я бы сказал, что здесь сильно смешиваются причины рациональные и иррациональные. С одной стороны, вы покупаете актив с целью его более дорогой перепродажи — мотив вполне рациональный. Но проблема в том, что он оказывается погруженным в иррациональный процесс — все так начинают делать, все начинают покупать. Значит, стремительно растет спрос, а вместе с ним и цена. Но бесконечным этот процесс быть не может, и в определенный момент кто-то начинает сомневаться в целесообразности дальнейшей покупки. А как только это сомнение появляется, процесс поворачивается вспять, и эта лавина накрывает весь рынок. Но ведь это явление в финансах известно давным-давно, есть даже теория с полушутливым названием «The greater fool theory» — «Теория большего дурака». Пускаясь в эту погоню за доходом, мы надеемся, что сумеем перепродать актив менее ловкому и опытному игроку, но где гарантия, что в следующий раз этими «большими дураками» не окажемся мы сами?

— Значит ли это, что у кризиса слишком много творцов, чтобы можно было «назначить» конкретного виновного?

— Конечно, можно все свалить на жадных, безрассудных и, как теперь выясняется, не вполне честных банкиров. Но где были регуляторы? И где была наука? Это, кстати, вопрос, которого многие стараются избегать, но, по сути, речь идет о том, что наука оказалась неспособной распознать это явление. Да, раздавались отдельные предупреждающие голоса, но за этим не было главного — методологии. А наука — это, прежде всего, методология, способность объяснить и воспроизвести явление, пусть даже в упрощенном виде. Господствовавшая же экономическая парадигма вообще отрицала возможность катастрофических явлений. Например, в 2003 году известнейший экономист, нобелевский лауреат Роберт Лукас фактически объявил, что макроэкономика решила задачу предотвращения кризисов и должна теперь заниматься проблемой экономического роста. Знаете, в эконометрике есть два типа ошибок. Первая заключается в том, что есть правильная гипотеза, и вы ее отвергаете, а ошибка второго рода означает, что вы принимаете неверную гипотезу. И, к сожалению, та парадигма, в плену которой находилось экономическое сообщество, оказалась усиленной ошибкой второго рода.

— Что же в такой ситуации может предпринять научное сообщество?

— Сейчас мировая наука находится в процессе интереснейших дискуссий, которые периодически выплескиваются даже на страницы популярной печати. С тем, что мировой финансовой системе нужны серьезные реформы, согласны все, и ученые не могут оставаться здесь сторонними наблюдателями —   они должны реагировать на новые вызовы. Я убежден, что наука не может развиваться, строя модели, не имеющие никакого отношения к реалиям. Конечно, наука — широкая понятие, и мера абстракции может быть разной, но в конечном-то счете мы должны лучше понимать процессы, невольными участниками которых мы являемся. Поэтому своим студентам я эти идеи стараюсь преподнести так, чтобы они «почувствовали остроту момента», благо уровень их математической подготовки позволяет им не просто спорить о словах, но строить модели, выявлять факторы, воспроизводить эти процессы. Это, на мой взгляд, самое интересное, что есть в экономической науке.

Олег Серегин, Новостная служба портала ГУ-ВШЭ