«К каждому занятию готовлюсь как будто впервые»

Во время голосования за лучших преподавателей Вышки студенты отделения деловой и политической журналистики отдали предпочтение ординарному профессору, декану факультета филологии ВШЭ и заведующей кафедрой словесности Елене Пенской.

― Елена Наумовна, вы стали лучшим преподавателем по итогам студенческого голосования, причем — и лектором, и преподавателем, ведущим семинарские занятия. Насколько это для вас важно?

― Это приятно. Но главное — в этом стимул для того, чтобы еще что-то менять, искать, придумывать новое. Я не импровизатор. К каждому занятию готовлюсь как будто впервые. Существует сложившийся каркас курса, но это пластичная основа, которая корректируется в зависимости от аудитории. Для меня задача — заинтересовать, увлечь тем, чем я сама занимаюсь.

Курс «Система западной словесности», который я читаю, непростой, он требует многочасового пристального чтения больших по объему текстов, их понимания, комментирования, обсуждения. И ряд занятий мы проводим таким образом, чтобы студенты могли сравнивать русскоязычный текст и оригинал. Это требует остановки, вдумывания, что в корне разрушает сложившийся стереотип беглого быстрого просмотра текста, ориентированный на быстрое фрагментарное восприятие, воспитанное сегодняшней клиповой культурой. Такие «скоростные» навыки полезны и необходимы, чтобы ориентироваться в потоках информации, но в этих условиях непременно нужно восстановить, а может быть, приобрести заново способность видеть детали, факты, которые порой прячутся в описании событий. Мы учимся работать со сложными текстами, которые возникают в условиях европейской культуры, а потом попадают в другой политический, интеллектуальный контекст. Мы учимся работать с «окружением» текста, его «средой», столкновением разных контекстов, заразительная и нередко драматичная провокация которых, наверное, и становится еще одной идеей курса.

Стоит учесть, что курс выстроен не «сам по себе», а в расчете на несколько конкретных задач, решение которых может быть актуально для будущих журналистов. Прежде всего, он предполагает ту самую пресловутую междисциплинарность, без которой не обойтись. Междисциплинарность как обязательный модус изучения сложной конституции предмета, в основе которой — взаимодействие разных действующих лиц, их интересов, правил общей игры, заданных читательской аудиторией, критикой, цензурой, условиями издательского рынка… Это подводит к пониманию, как непросто устроен и как по-разному функционирует сам институт литературы. Мы со студентами на лекционных и семинарских занятиях пробуем анализировать конструирование того или иного биографического мифа, литературной легенды, прочно врастающей в сознание поколений, пытаемся соотнести со стилистикой писательского поведения, историко-литературными фактами, документами, эпистолярией, мемуарами, с механизмами создания и разрушения литературной репутации.

Мне представляется полезным сломать также сложившееся у студентов восприятие русской и европейской литературы как миров, существующих изолированно друг от друга.

— И как вы это делаете, как ломаете стереотипы?

— Условность национальных границ в культуре особенно остро начинает ощущаться в XIX веке. Это общее пространство можно исследовать, измерять, наблюдать в разных ситуациях. Например, мы посвящаем занятие обсуждению романа Эмиля Золя «Деньги». Последнее десятилетие уходящего века уже предвещает будущие политические катастрофы. И в «Деньгах» Золя описывает их зловещие истоки, сконцентрированные в мире финансов. Мы скрупулезно разбираем описание биржевой игры, операции, специфический язык спекуляций, поведение биржевых пиратов. Ажиотаж биржи, финансовые пирамиды и пузыри, «битвы миллионов», — все это есть у Бальзака, Стендаля — принимает широкий размах еще при Луи-Филиппе, а Вторую империю приводит к краху. Вместе со студентами мы пошагово разбираем эти захватывающие биржевые войны, «покупаем» акции, играем на повышение и понижение курса, отслеживая структуру финансовых афер так, как они изображены в художественных текстах. Потом составляем репортажи, отчеты и комментарии, изучаем на этом материале работу прессы, вовлеченной в величайшие экономические скандалы эпохи. Действие романа начинается в 1864-м и кончается в 1868 году, внешний обманчивый блеск режима, когда император играл роль «арбитра» Европы, а Всемирная выставка 1867 сделала Париж если не центром, то «салоном» Европы. Все эти детали создают точный политический, исторический портрет времени и позволяют ввести в нашу работу русскую тему. Россия вовлечена в европейские события. Золя публикуется в русских журналах. «Перекрестное опыление» культур — реальный живой взаимообмен. Тургенев в 1867 году писал из Москвы Полине Виардо: «Здесь много толкуют о том, что происходит во Франции, о последних прениях в Палате; общее мнение, что это начало конца — и в то же время все убеждены, что как только с Выставкой будет более или менее покончено, ваш повелитель попытается выйти из своего трудного положения с помощью какой-нибудь отчаянной авантюры, в которой восточный вопрос (а следовательно, мы) сыграет большую роль. А пока — у нас здесь в разгаре железнодорожная лихорадка. Со всех сторон возникают концессии, повсюду создаются компании». Мне кажется, что работа с реальными контекстами перенастраивает «оптику» восприятия текста и факта. Она интересна студенту, потому что помогает реконструировать повседневный быт, крупную и частную политическую историю. В журналистской практике не обойтись без таких инструментов.

И последнее. Вообще-то курс «словесность» задуман как часть культурной программы. Она предполагает знакомство с тем, что происходит в современном искусстве, литературе. Поэтому мастер-классы известных переводчиков, литераторов, критиков — хорошее подспорье нашим занятиям. А литературный клуб «Самое Т.О.» открыт не только для журналистов, а для студентов всех факультетов, кто имеет склонность к творчеству. О театральной стороне нашей работы пришлось бы рассказывать отдельно. Однако воспитание читательского, зрительского опыта считаю полезным, и, продумывая занятия, стараюсь учитывать текущий репертуар, чтобы подкрепить наши аудиторные беседы живыми впечатлениями. Так, несколько лет назад, к примеру, мы смотрели на сцене Мейерхольдовского центра «Федру» в исполнении знаменитой Wooster Group, созданной в Нью-Йорке в середине 70-х и с тех пор работающей на сплаве сценического искусства с высокотехнологичным визуальным. Спектакль назывался странно: «Тебе, Воланчик! (Федра)». Заголовок — это перевод с французского выражения, которое используется при игре в бадминтон. Все действие происходит в спортзале. А в тексте спектакля парадоксально соединялись куски из трагедии Еврипида с правилами игры в этот самый бадминтон. Но оказалось, что представление американцев — не только шоу, туго набитое мультимедийными штуками и звуковыми фокусами, но забавное пародийное зрелище. Студенты могли наглядно проверить, как современные медиакоммуникации вторгаются, куда хотят. А еще нынешние второкурсники, увлеченные театром, гениально поставили фрагменты испанской комедии XVII века. Ну, это для себя. Для внутреннего пользования. Публика была исключительно «домашняя». Восхищенно и благодарно аплодировала.

― Курс «Система западной словесности» длинный, для каких студентов он читается?

― Моя часть рассчитана на 2 и 3 курсы. Но хочу заметить, что работа продолжается на стадии курсовых и дипломных работ, все это взаимосвязано. Мы, я имею в виду всех преподавателей кафедры словесности, стараемся, чтобы тот базис, который студенты получили на наших занятиях, они могли использовать и в своих журналистских штудиях.

― Среди преподавателей отделения деловой и политической журналистики, названных студентами лучшими, довольно много представителей кафедры словесности. С чем, на ваш взгляд, связаны такие результаты?

― Я очень благодарна своим коллегам. В самом начале, в 2002 году, когда мы создавали и отделение, и кафедру, я приглашала коллег исходя из простого принципа: у кого бы мне самой хотелось учиться? Анна Левинзон, Майя Кучерская, Андрей Немзер, Константин Поливанов. Это блистательные преподаватели, хорошие филологи и журналисты. У каждого свой неповторимый стиль, преподавательский и научный почерк, своя школа.

«Кто же у вас свои?

― Ну, кто свои... кто свои!.. Ну, вот вы мне теперь свои... «свои» — это те, с кем одно и то же любишь...

― А особенно близких разве нет?

― Для чего же особенные? Что это вам такое!.. Надо делать все вместное, а совсем не особенное».

Это Лесков. «Томление духа». Думаю, сказал правду.

― Елена Наумовна, вы долгое время работали с журналистами, сейчас будете работать с филологами на новом факультете филологии в Высшей школе экономики. Отличается ли, по вашему мнению, видение мира журналистское и филологическое?

― Мне кажется, не совсем корректно говорить о мировоззренческих различиях в этой профессиональной связке. Мировоззрение — это ценности, запреты, разрешения, «что такое хорошо и что такое плохо». Это скорее человеческое, общечеловеческое. А если говорить о различиях, то стоит иметь в виду профессиональные подходы к предмету, к проблеме, к конкретным задачам. Нет журналиста «вообще», так же как не существует абстрактного филолога. Говорят, что журналист по сути своей — дилетант, поверхностно ориентирующийся в самых разных сферах. Но попробуйте имитировать осведомленность в серьезных вопросах? Прокол неизбежен, что влечет потерю доверия и прочие неприятные вещи. В журналистике как ни в одной другой профессии нужна филологическая основа, потому что речевая, словесная беспомощность сразу же делает его малопригодным и уязвимым. Конечно, журналист — это мобильный многостаночник: сегодня бизнес, завтра экономика, политика, телевидение, интернет, реклама. «Всюду жизнь» — есть такая известная картина, и журналист должен быстро встроиться, найти с этой жизнью общий язык. А филолога называют человеком, «согбенным над текстом». Для филолога «жизнь» — в текстах. И он должен видеть все его слои, и очевидные, и глубинные пласты — и те, что находятся на поверхности, и те, которые не видны сразу.

Но журналистика и филология на самом деле — одна и та же «служба понимания», служба соединения и коммуникации людей, групп, социальных и культурных традиций. И на этой службе филолог и журналист выполняют схожую работу.

― Что вы могли бы сказать о смысле конкурса «на звание» лучшего преподавателя в целом?

― У меня возникли некоторые общие соображения. Они появились после того, как я чуть отрефлексировала списки победителей. Для меня они (списки) были интересны не только пофамильно, но и еще указанием на «прописку» победителя. И в этом ряду отчетливо просматриваются места скоплений, «рассадников» лучших преподавателей.

Так, к примеру, на отделении программной инженерии лучшая — кафедра управления разработкой программного обеспечения; на отделении прикладной математики и информатики — кафедра анализа данных и искусственного интеллекта, на факультете истории — кафедра политической истории, на факультете прикладной политологии — кафедра прикладной политологии и так далее. А факультет философии, работающий по гуманитарной части практически со всеми факультетами, вообще чемпион — больше тридцати процентов всего количества «лучших» преподавателей — философы и культурологи.

Мне кажется, что выявление таких сложившихся групп — дополнительный сигнал для внешней среды о функционировании и внутреннем устройстве университета, что не всегда можно понять, опираясь только на внешнее описание структуры. Обозначение этих доброкачественных кафедральных и внутрифакультетских контуров — полезный опыт.

Андрей Щербаков, Новостная служба портала ВШЭ