Почему российские гуманитарии — не экспортный товар

Директор  департамента образовательных программ Института образования ВШЭ Александр Сидоркин спорит с хедхантером Аленой Владимирской о причинах невостребованности российских гуманитариев на Западе.

Колонка Алены Владимирской мне показалась интересной, хотя и несколько легкомысленной. Конечно, ни она, ни я не делали какого-то систематического исследования, так что спор тут логикой и опытом, не фактами.

 

Кто такая Алена Владимирская и о чем она говорит

Алена Владимирская — создатель рекрутинговой компании Pruffi, которая специлизируется на поиске ключевых и редких специалистов в различных профессиональных отраслях . В колонке, о которой говорит Александр Сидоркин, Владимирская называет две основные причины неконкурентоспособности наших ученых-гуманитариев за границей: «обломовщина» (например, нежелание ежегодно писать определенное количество статей) и неумение подавать себя как научный товар. Недостаточное знание английского языка нашими учеными она при этом проблемой не считает.

Действительно, в Штатах (не буду врать за Европу, не знаю) сотни профессоров из Союза в естественных и точных науках, и единицы — в гуманитарных и социальных. Очень много математиков, физиков, химиков, биологов, но почти нет философов, экономистов, социологов, антропологов. Естественно, несколько больше славистов, но почти все переучивались в американских аспирантурах. Если причина в обломовщине и в неумении «подавать себя как научный товар», то непонятно, почему эти вроде бы культурные болезни так тщательно обходят физиков и заражают только лириков. На мой взгляд, причины гораздо более тривиальные.

В англоязычных странах готовят очень много своих прекрасных гуманитариев. С естественнонаучными дисциплинами — совсем не так. Поэтому конкуренция на одно место по гуманитарной специальности обычно гораздо выше — и по количеству, и по калибру кандидатов. Это связано и с недостатками американского школьного естественно-научного образования, и с колоссальной конкуренцией на рынке труда, которую составляют университетам частные компании за научно-технические мозги. Американским гуманитариям некуда податься, кроме университетов, поэтому и 200 заявлений на одно место ассистента по английской литературе в провинциальном университетике.

Владимирская пишет, что язык нормально выучивается за год. Да, действительно, бытовой и учебный слои языков можно усвоить примерно за год. Но писать гуманитарные тексты по-английски нельзя научиться за год. Я в общем-то свободно говорю и пишу по-английски после 22 лет в Штатах. Но все равно мои статьи редакторам приходится править. То там артикль пропущу, то здесь синтаксис слишком тяжелый, то метафоры странноваты. И каждый внимательный читатель сразу увидит, что это не мой родной язык. В точных науках — это дело третьестепенное. В гуманитарных — отнюдь нет. Из огромного числа статей редакторы выбирают не только те, в которых есть мысль, но и те, которые еще и написаны ярко и художественно. Пробовали писать стихи на чужом языке? Набоков мог, но он знал английский с детства и был гением. А вот Бродский — писал только прозу по-английски, хотя и блестящую. Поэтому у наших гуманитариев мало публикаций в приличных журналах на английском. А ВАКовскими никого не удивишь, потому что само существование этого чудесного органа остается загадкой для иностранных ученых. У технарей тоже есть проблема с публикациями, но далеко не такая серьезная.

Если какой-нибудь русский или индус будут преподавать фотохимию на ломаном английском, то это может быть утомительно, но не смешно. Если так же рассказывать о литературе, культуре или демократии, то получается нередко нелепо и могут процитировать в Фейсбуке

Я участвовал в найме нескольких десятков преподавателей — и как член комитета по найму, и как зав кафедрой, и как декан. И хотя американские университеты удивительно открыты для мира, чисто прагматические соображения ставят всех иностранцев извне англоязычного мира под некоторое негласное подозрение. Особенно тех, кто никогда не жил и не работал в этом мире. Можно ожидать от них сюрпризов в преподавании. И если какой-нибудь русский или индус будут преподавать фотохимию на ломаном английском, то это может быть утомительно, но не смешно. Если так же рассказывать о литературе, культуре или демократии, то получается нередко нелепо и могут процитировать в Фейсбуке.

Ну и последнее. Многолетняя изоляция нашей социально-гуманитарной сферы привела к возникновению параллельных смысловых миров. То, что интересно нам, не интересно на Западе, и наоборот. Например, российское мышление все еще засорено гегельянско-марксистским старьем, вроде диалектики или там рассуждениями о предмете-объекте. Сохранились еще совершенно примитивные споры о том, как правильно определяются те или иные понятия (как будто не все равно, как что называть). А вот действительно революционный французский сдвиг к постмодернизму, как и англо-американский прагматизм, остались у нас плохо осмысленным. Над нами все еще абсолютно довлеет опыт советского периода, не известный Западу. И весь пафос личной свободы и личного выбора, самоценности личности против авторитарного государства – все это звучит несколько устаревшим. Эпоха Просвещения у нас еще не закончилась, потому что ее задачи не были решены. А на Западе идет осмысление новых реальностей демократического многокультурного и супермедийного общества. Это другая тема для разговора.

В российских социальных науках наблюдается значительное отставание в части новых научных методов. Строгих социальных исследований просто страшно мало. А публиковать исследование с плохими методами никто не станет.

Что же касается обломовщины, не думаю, что это фактор. Те, кто варится в западной университетской среде со студенчества, имеют больше времени на усвоение правил игры, чем люди, которые пытаются построить карьеру на чужой территории в более зрелом возрасте. А если кто-то считает, что это нечестно, спросите себя, легко ли пробиться в российской университетской среде талантливым коллегам из Армении, Туркменистана или Молдовы. Особенно если их русский язык хромает.